SLON-PARTY.RU :: Начало

 

 

 

 


Главная страница
Идеология

Программные документы
Темы сайта

Форум
Хроники СЛОНа

Анонсы, объявления
Последние новости
Пресс-релизы
Архив новостей
Стенограммы выступлений

Читальный зал

Статьи и интервью СЛОНов
СМИ про СЛОНа
Открытая партийная газета
Книжная полка

Сайты по науке и образованию
Руководящие органы
Лица СЛОНа

Персональные страницы
Адреса представителей
в регионах

Региональные организации
Выборы и участие во власти
Документы
Фотоальбом
Слоны в искусстве

Счетчики

<<< К основному разделу

SLON-PARTY.RU :: Статьи и интервью СЛОНов :: Ю.Голанд. Последний из могикан

Ю.М. Голанд

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Почти 20 лет я был знаком с Петром Леонидовичем Капицей, несколько лет работал под его непосредственным руководством, когда он был председателем Научного совета по проблеме "Физика низких температур", а я ученым секретарем совета. Так получилось, что с первой встречи в наших беседах большое место занимали вопросы общественной жизни. Мы встретились впервые в 1966 г., когда я, будучи студентом физфака МГУ, пришел к П.Л. пригласить его на вечер физфаковской самодеятельности. И тогда в разговоре, не помню уже почему, зашел разговор о том, что такое свобода. П.Л. говорил, что свобода - это непознанная необходимость, я же приводил классическое определение свободы как познанной необходимости. Меня удивило тогда, что такой крупный физик интересуется чисто философскими проблемами. Спустя год, когда я начал работать в ИФП и регулярно встречался с П.Л., я увидел, насколько глубоко и основательно он интересовался общественными явлениями. На протяжении многих лет он выписывал и читал зарубежные общественно-политические журналы. Среди крупных советских физиков-современников П.Л. многие интересовались политикой, но мало кто ощущал потребность регулярно читать какие-то специальные источники, выступать в печати со статьями на общественные темы, например о глобальных проблемах человечества. В этом отношении у него было много общего с А.Д. Сахаровым. Здесь они оба следовали тем демократическим традициям дореволюционной интеллигенции, которые были пресечены в период сталинских репрессий.

Широта интересов П.Л. была логически связана с той огромной ролью, которую он отводил в развитии общества науке. Он отдавал предпочтение социализму (добавляя, правда, что не такому, как у нас) как строю, основанному на научных принципах. П.Л. видел преимущество нашей страны по. сравнению с развитыми капиталистическими странами в том, что у нас способные люди шли в науку, а не в бизнес, как там. Недавно было опубликовано письмо Капицы Сталину, в котором он отводил крупным ученым роль идейных наставников, сравнивая ее с той, которую исполняли в дореволюционной России патриархи[1]. В соответствии с таким подходом он, например, оценивал поступки А.Д. Сахарова. Помню, как в конце 1973 г. в разговоре с П.Л. я критически отозвался о некоторых высказываниях Сахарова относительно Пиночета. На это П.Л. ответил, что, по его мнению, Сахаров неправ, когда он обращается к иностранным государствам за содействием в осуществлении наших внутренних перемен, но в то же время он считает, что такой крупный ученый может говорить и писать все, что ему угодно.

Я на себе ощутил благожелательное отношение П.Л. к научному поиску. Я стал работать ученым секретарем Научного совета сразу после окончания МГУ, совсем молодым человеком, и в самом начале моей деятельности П.Л. рассказал мне анекдот о том, как маленький мальчик зимним вечером подходит к прохожему и просит у него пальто, чтобы согреться. Тот хочет его прогнать, но в это время из кустов выходит здоровенный парень с дубиной в руках и говорит: "Пошто мальца обижаешь, отдай пальто". Роль такого парня он отводил себе, предупредив, что у меня неизбежно на первых порах будут конфликты с некоторыми сотрудниками. Так оно и случилось, и П.Л. тогда поддержал меня. Но не только в служебной деятельности я ощущал его помощь. Так, спустя несколько месяцев после начала моей работы в институте, заметив мой интерес к общественным проблемам, он дал мне прочесть книгу О. Хаксли "Прекрасный новый мир" (о которой я тогда и не слышал), заметив, что ее надо знать каждому, кто интересуется вопросами развития общества. Примерно в то же время он дал мне прочесть машинописный экземпляр книги А. Солженицына "Раковый корпус", тогда еще не опубликованной. Давая ее, он сказал, что, по его мнению, за 50 лет советской власти (этот разговор был в конце 1967 г.) у нас было три выдающихся писателя: Булгаков, Шолохов и Солженицын.

Через несколько лет, познакомившись с моими первыми работами на исторические темы, посвященными внутрипартийной борьбе в первое послереволюционное десятилетие, он горячо их поддержал и призывал меня продолжать эту научную деятельность. Показателем его внимания явился такой эпизод. Как-то летом 1975 г., вернувшись в понедельник с дачи, П.Л. сказал мне, что в воскресенье у него в гостях был режиссер Ю.П. Любимов, который заинтересовался моей работой по истории. Любимова тогда донимали идеологические надсмотрщики, и он в сердцах пообещал им поставить к очередному съезду партии спектакль на основе стенограмм прежних партийных съездов. П.Л. сказал, что Любимов в ближайшие дни уезжает отдыхать в дом творчества в Дубулты, и мне надо будет туда поехать, чтобы передать свою работу. Он дал мне денег на дорогу, и я на несколько дней съездил на Рижское взморье. Помню я тогда говорил, что мне неудобно брать у него деньги, на что он ответил: это для него не деньги. Я передал Любимову свою работу, он ее просмотрел и позднее договорился со своим другом, писателем Б. Можаевым, что тот подготовит предварительный вариант инсценировки. К сожалению, позднее Любимов по каким-то причинам отказался от этой идеи. Мне было не очень понятно, почему все-таки П.Л. решил, не дожидаясь возвращения Любимова в Москву, командировать меня к нему. Только позднее он мне объяснил, что хотел как-то связать меня с Любимовым и его друзьями, чтобы я видел смысл в своих исторических исследованиях и не бросал их. Ведь публиковать тогда в нашей стране эти работы было нельзя, и такая форма моральной поддержки была, конечно, важна.

Поддерживая мои работы по истории, как имеющие, по его мнению, научную ценность, П.Л. совершенно иначе отнесся к начатым мною с 1976 г. попыткам убедить руководящие круги в необходимости изменить систему управления, отказаться от бюрократических методов, шире использовать рыночные рычаги. Я тогда начал писать записки, которые посылал или передавал через знакомых высокопоставленным чиновникам. П.Л. объяснял мне, что мои записки никто из высших руководителей читать не будет. По его словам, они стали бы их читать, если бы я, например, был академиком, но и тогда от этого желаемых результатов не было бы, как это доказывал его собственный опыт обращения по общим вопросам к руководству страны. Вместо того чтобы обращаться к бюрократам, которых, по его мнению, нельзя убедить в необходимости свободных дискуссий, П.Л. советовал выступать в печати, стараясь влиять на общественное мнение. Я на это заметил, что у нас общественное мнение никак не учитывается при принятии важных решений. П.Л. ответил, что это не совсем так, например, большое значение имеет "общественное мнение министров", высшие руководители считаются с их позицией.

Видя, что я всерьез занялся экономическими проблемами, П.Л. не раз в течение 1976-1977 гг. советовал мне перейти в экономический институт и выражал готовность оказать содействие в таком переходе. Я отвечал, что в экономической науке сложилась такая обстановка, что там нельзя делать правдивые работы по коренным принципиальным проблемам. П.Л. возражал, говоря, что я неправильно понимаю причины отставания экономической науки. Главная причина, по его мнению, заключалась в том, что в ней, как и в других общественных науках, много слабых, неспособных к науке людей, к тому же еще и ленивых. Я не мог принять его совет, так как опасался, что в экономическом институте, с одной стороны, меня могут принудить заниматься тем, чем не хочется, а с другой - станет труднее делать серьезные работы по современным проблемам.

Как я заметил, П.Л. был серьезно недоволен тем, что я бросил полезную научную деятельность в области истории и занялся бессмысленными, с его точки зрения, обращениями к начальству.

П.Л. считал, что прогрессивные изменения в обществе, развитие демократии могут происходить лишь постепенно, по мере повышения уровня культуры народа. Свои статьи на общественные темы, в которых впервые в нашей печати ставились какие-то важные проблемы, он рассматривал как способ отодвинуть цензурные границы для последующих авторов, пишущих на подобные темы. Вместе с тем, являясь сторонником эволюционных, а не революционных изменений, он протестовал против актов грубого произвола властей и стремился помочь его жертвам. Так, он без колебаний выступил летом 1970 г. за освобождение Жореса Медведева из сумасшедшего дома, охарактеризовав его заточение как вопиющее беззаконие. Он говорил мне в те дни, что если не удастся этого добиться, то каждый человек в нашей стране не будет чувствовать себя в безопасности от подобной участи. В то же время формы его выступлений в защиту Медведева были не столь резкими, как, например, у Сахарова, более корректными по отношению к руководству страны. Он объяснял характер своих действий возрастом (ему тогда было 76 лет), говоря, что старики не могут так жестко требовать освобождения Медведева, как молодые, под которыми он имел в виду прежде всего Сахарова, позицию которого в этом деле он высоко оценивал.

Так получилось, что за несколько дней до истории с Медведевым у нас в институте произошел эпизод, показавший, что, несмотря на возраст, П.Л. мог быть очень резким и жестким. У нас выступал с обзором международного положения зав. отделом стран Юго-Восточной Азии МИД СССР М.С. Капица, ставший позднее заместителем министра иностранных дел. После лекции в кабинете П.Л. состоялось чаепитие, где, кстати говоря, пили не только чай. Там зашел разговор о Солженицыне. М.С. Капица заявил, что Солженицын - сумасшедший. На это П.Л. ответил, что он сумасшедший в той же степени, что и Л.Н. Толстой. Тогда М.С. сказал: "Да что о нем говорить, когда он шуцман, сотрудничал с немцами". Тут П.Л. рассвирепел, я его таким никогда раньше не видел. Он стал орать на М.С.: "Вы не имеете права так разговаривать о выдающемся писателе". М.С. огрызался, говоря П.Л.: "Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Каждый имеет право на свою точку зрения". На это П.Л. ему заявил: "Когда я смотрю на мадонну с ребенком, я вижу материнство, а вы -сиськи. У нас с вами разный культурный уровень". Это столкновение я в тот же вечер записал, так что теперь могу его точно воспроизвести.

Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что при несомненном демократизме взглядов П.Л. к Сталину относился с уважением. Вспоминается такой случай. Летом 1968 г. у нас нашел с ним разговор о работе нашего общего знакомого С.Н. Ростовского (писавшего под псевдонимом Эрнст Генри) о внешней политике Сталина после войны. П.Л. сказал, что книга интересная, но только "Семен Николаевич не любит Сталина". Я, естественно, сразу задал вопрос: "А вы любите?" Он в ответ пустился в рассуждения о том, что нельзя говорить о Сталине "любишь", "не любишь", и закончил эти рассуждения словами: "Все-таки при Сталине страна стала могучим государством". Я возразил, что без Сталина она была бы еще сильнее. Он на это заметил: "Надо понять, что время требовало такого человека, правда, он был очень жестокий".

Еще раз на эту тему зашел у нас разговор в мае 1975 г. В институте тогда выступал бывший министр военного времени С.В. Кафтанов, который рассказывал, как в 1942 г. после получения письма от Г.Н. Флерова Сталин дал распоряжение начать работу по созданию атомной бомбы. Я после этого выступления спросил П.Л. об этой истории, и он сказал, что Сталин проявил мудрость, и добавил: "Сталин был жестокий, но очень умный человек". Я с ним спорил, хотя, конечно, надо прежде всего определить понятие "умный человек"...

Мне кажется, что в отношении Капицы к Сталину отразилось недовольство властью, которое было характерно для него в период застоя. Разумеется, он никогда не забывал о тех кровавых методах, к которым прибегал Сталин. Но он также помнил, что мог тогда, обращаясь к высшим должностным лицам, решать какие-то проблемы, связанные, например, со строительством и развитием института или с созданием кислородной промышленности. А вот в 70-е годы его обращения зачастую вязли в бюрократическом болоте. Несмотря на внешнее всесилие, партийно-бюрократическая система изживала себя на глазах у П.Л. Сталинская система управления была основана на страхе, но, кроме того, война и необходимость создания ракетно-ядерного оружия привели к тому, что на важные посты в 40-е годы пришли способные, энергичные руководители, типичным представителем которых был Д.Ф. Устинов, высоко ценимый Капицей. Однако к 70-м годам они уже постарели, утратили свой пыл, стали подражать Брежневу в стремлении к спокойной жизни без особых усилий. Новые же кадры подбирались не столько по деловым качествам, сколько по принципу преданности. В результате, когда фактор страха перестал действовать, а идейные стимулы в период застоя с характерным для него разрывом между словом и делом стали отмирать, то начал быстро прогрессировать паралич власти. На его фоне, как мне кажется, и можно понять отношение П.Л. к Сталину[2].

Сам же Капица, видя такое развитие событий, продолжал делать все, что считал возможным для осуществления прогрессивных изменений в обществе. Он действовал своими способами, обращая особое внимание на методы "тайной дипломатии". Но ведь другого пути и не могло быть в 30-40-е годы, когда он вырабатывал свой стиль взаимоотношений с властью. Таких людей, которые сумели тогда сохранить фундаментальную науку, было немного. И то понимание высокого назначения науки в жизни общества, которое было так свойственно П.Л., очень полезно не забывать сейчас, когда есть реальная угроза разрушения фундаментальной науки в нашей стране, хотя и по другим причинам.

 



[1] Речь идет о письме от 3 октября 1945 г. (Письма о науке. С. 234). - Примеч. ред.

[2] Послушаем, что сам Капица писал о Сталине в 70-е годы. Из чернового наброска неотправленного письма к Л.И. Брежневу, июнь 1972 г.: "...Страна взяла курс в определенном направлении, и никто ее не сможет остановить. Сталин не смог это сделать, и никто другой это не сделает. Как жаль, что ряд товарищей продолжают еще не понимать, что... второй по экономической мощи страной в мире мы стали не случайно, но благодаря внутренней силе нашего народа, его интереса к развитию нашей страны ..." (Письма о науке. С. 356).

Не надо также забывать, что Капица был одним из тех 25 деятелей культуры, которые в начале 1966 г. подписали письмо Л.И. Брежневу с решительным предостережением против вполне в то время вероятной "реабилитации" Сталина (см. документ № 25 в наст. изд.). - Примеч. ред.

 

Все права принадлежат авторам материалов, если не указан другой правообладатель.