Виктор Сергеев, д.и.н., профессор МГИМО, Академик РАЕН,

Экономика знаний

Последние 10 лет в мире все больше внимания уделяется развитию так называемой «экономики знаний». Некоторые современные экономисты вообще считают, что основные перспективы развития связаны именно с ней.

Увы, эти идеи чрезвычайно трудно прививаются на российской почве. Причины понятны. Все 90-ые годы эксперты, определявшие экономическую политику правительства, пользовались теориями 30-40 летней давности: самое главное – это финансовая стабилизация, стабильность валюты, бездефицитный бюджет, экономическое равновесие. Сегодня студент 3 курса приличного экономического ВУЗа, знает, что в равновесии нет роста. Более того, в равновесии нет прибыли. Поэтому применение идей экономического равновесия для планирования экономической политики в стране, для которой важен экономический рост, но отсутствуют базисные институты, обеспечивающие это равновесие, представляется безумием.

Безумие это в российских условиях было оправдано политически: именно с его помощью обосновывалось изменение форм собственности. И ведущие экономисты мира неоднократно заявляли, что стратегия российских реформ – чисто политическая акция, к развитию экономики не имевшая никакого отношения.

Какая же экономическая политика обеспечит благосостояние нации?

Принципиально новым подходом сегодня стало то, что в экономику включают не только сами технологии, а весь механизм производства знаний. Экономика знаний - это не только экономика производств: это и университеты, и фундаментальная наука, система коммуникаций, и патентная система, прикладная наука, это исследования и разработки, - весь огромный комплекс. Чем эта экономика отличается от обычной экономики? Основным понятием экономической теории является представление об обмене. Экономика – это обмен предметами. Обмен предметами на некие эталоны стоимости, которым выбран либо какой-то товар, либо символы этой стоимости, а именно, деньги или какие-то активы. В обычной ситуации в экономическом процессе происходит обмен некими объектами собственности. Эти объекты меняют своего хозяина.

Если вы посмотрите на экономику знаний, то увидите ее замечательную особенность, связанную с обменом и распространением знаний. Если вы отдаете 100 рублей за бутылку вина, то это означает, что вы приобретаете ее, а 100 рублей у вас больше нет. Но вот вы обмениваетесь знаниями: у вас есть одна идея, у кого-то – другая, вы обменялись, и у каждого стало по две идеи. Вот то самое принципиальное отличие экономики знаний от обычного экономического обмена. Если вы продаете знания – это не значит, что вы их теряете! У вас они остаются, хотя их приобретает еще кто-то. Согласитесь, это радикально меняет взгляд на весь процесс обмена. И значит, существующая теория должна быть изменена: все экономические модели, в том числе модель равновесия, построенные для стандартных процессов обмена, для описания экономики знаний не годятся.

Что представляет собой эта новая экономика? Она связана с чрезвычайно сложными процессами регулирования прав интеллектуальной собственности, которую очень трудно контролировать. Есть различные концепции, как должны выглядеть права на нее. При этом, часто складывается ситуация, когда сообщество, наиболее интенсивно занимающееся производством интеллектуальной собственности, отстаивает не представления о том, что интеллектуальная собственность должна быть жестко зафиксирована, что должна быть плата за пользование этой собственностью, а прямо противоположные концепции. Так, например, многие программистские сообщества интенсивно продвигают идею о том, что вообще не надо вводить права на интеллектуальную собственность, на компьютерные программы. Ясно, что введение прав собственности с жестким контролем, в некоторых случаях будет сдерживать рост разнообразия соответствующих продуктов.

Во многих странах, развивающихся наиболее интенсивно в этой области, права собственности не регулируются из-за отсутствия соответствующего законодательства. В России до сих пор никакого законодательства в этой области нет. Не урегулировано, кому принадлежат продукты исследований, произведенных на государственные деньги. Понятно, что доход от этих исследований должен делиться между автором, организацией, в рамках которой этот продукт произведен, и государством. Но сейчас это никак не регулируется.

Это - одна сторона вопроса. Другая сторона – образование. Некоторые страны стали специализироваться на экспорте образования. Наиболее яркий пример – Австралия, где получение высшего образования приличного уровня, сопоставимого скажем со среднеамериканским, стоит в два раза дешевле. А так как образование это англоязычное и австралийские профессора имеют доступ и к европейским, и к американским достижениям, то Австралия становится естественным местом для получения образования для выходцев из Азии. И сейчас что-то около 10% ее национального валового продукта создается именно в этой сфере. Туда приезжают выходцы из Китая, Тайваня, Малайзии и других азиатских стран для получения образования.

В Нидерландах, стране с 12 миллионами жителей, существует около 30 весьма крупных университетов. Значительная часть студентов – иностранцы, уровень образования - исключительно высокий, треть университетов имеют высокий международный статус. И это является существенным вкладом в развитие национальной экономики.

Еще один совершенно очевидный пример - это фундаментальная наука. Традиционно считается, что она – вещь чисто затратная: конечно, необходима для развития прикладной науки, но от самой особого толку нет. Это глубокое заблуждение. Фундаментальная наука – это, прежде всего, огромный ресурс понимания сложных проблем, с которыми сталкивается человеческое общество. Фундаментальная наука - ресурс для преодоления непредвиденных ситуаций. Более того, фундаментальная наука способна в очень короткие сроки в принципе изменить мир.

В середине 30-х годов кто мог предположить, что можно создать ядерное оружие? Сама идея такого оружия возникла где-то в 39-м году. А в 45-м была испытана и через несколько месяцев была уже применена атомная бомба. Прошло 6 лет между появлением идеи и ее воплощением.

Появление ядерного оружия радикально изменило систему международных отношений, политическую ситуацию в мире. Когда в 53-м году Советский Союз опередил США, взорвав первым термоядерное оружие, вообще изменился весь мировой геополитический ландшафт. После появления термоядерного оружия стало ясно, что его применять нельзя. Оно стало средством сдерживания, средством прекращения глобальных войн между большими государствами.

Так что фундаментальная наука является колоссальным ресурсом взаимодействия человечества как целого с окружающей средой. Даже не превратившись еще в производственную силу через цепочку – фундаментальная наука – прикладная наука – производство она воздействует на политику, определяя картину мира, влияет на политический процесс. Фундаментальная наука имеет непосредственный выход на политический рынок.

Следующий этап - прикладная наука. Сейчас мы являемся свидетелями совершенно беспрецедентной конкуренции именно на рынках высокотехнологической продукции. При этом продвижение на рынки высокотехнологической продукции без поддержки государства сейчас невозможно. Посмотрите, что делается с военными заказами, какие острые конфликты возникают по поводу сделок на высокотехнологическую продукцию. Например, - чрезвычайно острая реакция США на российско-иранское сотрудничество в области ядерной энергетики или на российско-индийское сотрудничество в области космических технологий. И такие острые конфликты возникают не только между Россией и США или Россией и Европой, но и между США и Японией, Европой и США. Этот рынок сейчас наиболее конкурентный. И успех на этом рынке, в отличие от продвижения предметов ширпотреба, невозможен без очень серьезной государственной поддержки. Нет ее, рынки немедленно теряются.

Вся история российских высокотехнологических производств в последние 10 лет связана с практическим отсутствием господдержки для продвижения высокотехнологической продукции на зарубежные рынки. На протяжении 90-х годов в России популярен был тезис, что у нас научное перепроизводство, науки слишком много, на нее тратится слишком много денег, надо это все урезать. И урезали в 17 раз, мотивировав тем, что вся российская наука - выкормыш ВПК, Академия Наук насквозь бюрократизирована и ничего не может, никакой науки там нет.

Насколько далека эта политизированная картина от реальной ситуации ясно хотя бы из того, что даже после семнадцатикратного сокращения, по последним данным, по индексу цитируемости (среди крупных мегаполисов) Москва все еще на 5-м месте, после Лондона, Токио, Парижа и Сан-Франциско, но впереди Лос-Анджелеса или, например, Нью-Йорка. Это - индекс цитируемости научных работ по естественным наукам, которые сделаны в Москве. Совершенно ясно: если бы у нас, действительно, была псевднонаука, то подобных результатов мы достигнуть бы не смогли, все рухнуло бы сразу и окончательно. Сегодня же, несмотря на практическое отсутствие госфинансирования, институты работают прекрасно, но в основном не на российскую промышленность, а на Запад.

Российская наука оказалась единственным, за исключением газа и нефти, сектором экономики, который оказался модернизированным и весьма конкурентоспособным. Она прекрасно интегрировалась в мировую экономику. Конечно, есть трудности, прежде всего с воспроизводством научных кадров. Примерно из миллиона советских ученых, за границу уехало 150-200 тысяч. Большинство все-таки уехало не навсегда, а по 3-5 летним контрактам и возвращается время от времени. Основная проблема - в возрастном промежутке научных кадров. Очень большое число ученых в возрасте между 30 и 45 годами уехали сразу, как только открылись границы.

По разным оценкам стоимость российского научного комплекса на начало 90-х годов (то есть количество денег, которые надо было бы затратить, чтобы создать его “с нуля”) – несколько триллионов долларов. Если этот комплекс будет потерян, то при том объеме национального дохода, который у нас есть, восстановить его уже никогда не удастся. Да и ни у одной новой индустриальной страны таких средств нет. Это могут себе позволить очень маленькие страны, которые целиком ориентируются на новую экономику. Скажем, Сингапур, или Гонконг. В Гонконге, например, на протяжении долгого времени зарплата университетских сотрудников было в полтора-два раза выше среднемировой, и таким образом он привлекал высококвалифицированных специалистов в свои образовательные учреждения.

Но для исследователя очень важно не просто получать деньги, а еще и находиться в сообществе людей, которые его понимают. Нужно ежедневное многочасовое общение в своей среде, именно поэтому многие ученые не уезжают из Москвы. Так в Математическом институте Академии Наук им. Стеклова такая концентрация высококвалифицированных математиков, которую можно найти в мире только в 3-4 местах в мире. Люди не хотят этого терять: теряя такие контакты, они теряют возможность производить новые знания.

И все же выводы из сказанного – очень тяжелые. Формирование научно-технического комплекса - экономически неподъемная вещь для новых индустриальных стран. Это удалось сделать японцам только потому, что Япония в 50-е годы имела исключительно низкий уровень заработной платы. Советский же Союз никого просто не выпускал, хотя в советское время зарплата доктора наук равнялась зарплате министра. Введение единой тарифной сетки в 92 году было одним из наиболее мощных факторов разрушения науки.

И последнее. Скажем прямо: за счет социального насилия стране удалось создать уникальный научный комплекс, который на 90-е годы был примерно равен мощности научно-технического комплекса США, и, на тот момент, существенно превосходил топливно-энергетической комплекс. Люди, которые разрушали этот комплекс, осуществляли, не боюсь этого слова, политику национального предательства. Наиболее современный сектор экономики, подчеркиваю, что с современной точки зрения – это сектор экономики, был до определенной степени разрушен.

К сожалению, совершенно отсутствует понимание, что Россия обладает колоссальными возможностями экспорта образования, просто колоссальными. В одной только Москве десятки специализированных институтов (а ведь МАИ или Бауманский институт по числу задействованных преподавателей, студентов вполне сравнимы с Гарвардом), около сотни университетов, занимающих в своих областях самые верхние строки мирового рейтинга. Например МГУ до сих пор делит первое-второе место в мировом рейтинге по математике. Возможности для экспорта образования колоссальные: если бы мехмат МГУ широко практиковал привлечение иностранных студентов, то имел бы весьма большие деньги. Я не знаю, почему это не используется. Это непонимание ситуации со стороны руководителей системы образования или со стороны правительства.

Если вы учтете, что сейчас, по мнению большинства крупных экономистов мира, темпы экономического роста в первую очередь определяются уровнем развития экономики знаний, если сопоставите это с российскими условиями, то вывод прост. Нужно радикальным образом изменить акценты в экономической политике. Почему этого не делалось в начале 90-х годов – понятно. Там народ был увлечен приватизацией. За месяцы делались миллиардные состояния, и было не до перспектив национального развития. Но сейчас ясно: кто не успел, тот опоздал. Старые механизмы обогащения себя исчерпали, и, видимо, можно надеяться, что придет какое-то понимание, что нужно использовать реальный потенциал общества, а не заниматься перераспределением трофейного имущества.